Падение нефтяных цен и пандемия поставили под угрозу существование одной из крупнейших компаний России — «РуссНефти» Михаила Гуцериева. Но она не планирует банкротиться, заявил РБК ее президент Евгений Толочек.
— Участники рынка начали обсуждать возможное банкротство «РуссНефти», после того как вы пропустили два платежа по кредиту ВТБ в начале 2020 года, агентство Fitch понизило рейтинг компании до преддефолтного, а Moody's присвоило ей статус «ограниченный дефолт». У компании есть планы подать на банкротство?
— Ни у кого в «РуссНефти» даже мысли такой не возникало, потому что реальных предпосылок к банкротству нет, ситуацию раздули. На сегодняшний день компания чувствует себя абсолютно нормально. Мы находимся в офисе, вы видите: все работает, хотя технически дефолт у нас должен был состояться в апреле.
Обвинять рейтинговые агентства, наверное, бессмысленно: они работают в рамках собственной системы методик. Я не говорю, что их оценка состояния «РуссНефти» была необъективна. Наша отчетность по МСФО действительно выглядела, мягко говоря, не очень красиво.
— Почему не удалось заплатить по кредиту в начале года?
— В марте цены на нефть ушли в свободное падение, а в апреле — в штопор. В апреле средняя цена реализации составляла $15 за баррель, иногда цена за одну «бочку» пробивала уровень $10. Выручка компании упала на 75%. При этом, как вы знаете, налоги ФНС рассчитывает с лагом — исходя из цены на нефть за прошлые месяцы. Получилось, что налоги нам начислили исходя из $64 за баррель, а выручку мы получали с $15. Вот и все ответы на ваши вопросы. Такая проблема была не только у «РуссНефти».
— Но вам удалось договориться с ФНС о рассрочке уплаты НДПИ.
— Да. Благодаря поддержке со стороны правительства, Министерства энергетики и Министерства финансов нас включили в список системообразующих предприятий. Помимо отсрочки на выплату НДПИ мы также получили статус, который защищает нас от введения процедуры банкротства на этот период.
— До того как «РуссНефть» внесли в список системообразующих предприятий, был велик риск, что кто-то из кредиторов может подать иск о банкротстве компании?
— Теоретически да. Но на самом деле мы уже в середине января начали понимать, что мировая нефтяная отрасль находится на пороге большой беды, и стали разрабатывать антикризисный план. Уже тогда Ухань окопали двойным рвом и практически поставили там крепостную стену. Но мы поняли, что в Китае вирус не остановится. Одновременно с этим складывались напряженные отношение со странами ОПЕК+. Если бы рейтинговые агентства знали о нашем плане, наверное, они бы немножко по-другому подошли к оценкам. В феврале, когда пришла беда, мы больше чем на 35% сократили инвестпрограмму (капвложения на 2020 год планировались на уровне 26 млрд руб.), почти на 16% — операционную. Это дало нам экономию больше 12,5 млрд руб. [в течение года]. Остановили огромное количество бригад текущего и капитального ремонта, кратно сократили количество буровых станков. Всех людей сохранили. Это снижение затрат и позволило компании выжить. Мы также обратились к кредитору (ВТБ.) с просьбой пересмотреть кредитное соглашение. Они пошли навстречу, и сегодня мы находимся практически на финальной стадии этих переговоров, все коммерческие условия нового договора согласованы, подпишем его в ближайшее время. Это существенно улучшит финансовое состояние компании «РуcсНефть» и снимет напряженность, которая сейчас наблюдается. Хотя она больше в головах.
— Антикризисный план предполагает продажу активов?
— Нет. Это не в нашей концепции развития. Купить можем, продавать не будем.
— ВТБ передал права на кредит «РуссНефти» на $1,2 млрд катарскому банку CQUR, в котором ему принадлежит 19%. С чем это связано?
— Наверное, этот вопрос лучше адресовать непосредственно ВТБ, мы в этом процессе не участвовали.
— А с кем вы ведете сейчас переговоры о новом кредитном соглашении?
— С катарским банком CQUR и ВТБ как агентом по кредиту.
— Они переуступили весь кредит?
— Насколько я знаю, весь. Сейчас он оценивается в $1,172 млрд.
— Какая доля акций «РуссНефти» и ваших дочерних компаний заложена по этому кредиту? На что может претендовать кредитор в случае невыполнения обязательств?
— Эта информация относится к категории коммерческой тайны и не подлежит раскрытию. Но могу сказать, что у нас с кредиторами прекрасные партнерские взаимоотношения. У нас нет конфликта, никто нас не банкротит и не обращает взыскание на акции. Нам с кредиторами комфортно и, судя по общению наших специалистов, им с нами тоже.
— Исходя из каких цен вы сможете обслуживать кредит?
— При $40 за баррель нам комфортно обслуживать кредит, не снижая производственную программу.
— А если цена падает до $35?
— Как и другим нефтяным компаниям, придется скорректировать производственные планы и продолжать обслуживать кредит в любом случае.
— Вы планируете выплачивать дивиденды по привилегированным акциям по итогам 2020 года?
— 24 сентября собрание акционеров должно утвердить выплаты по итогам 2019 года — $60 млн. Планы по выплатам за 2020 год обсуждать, очевидно, рано.
— Совладелец «РуссНефти» Михаил Гуцериев летом 2019 года заявил, что компания планирует в течение трех лет начать выплаты по обыкновенным акциям и довести дивиденды до $100 млн. Этот план сохраняется?
— Такие планы, безусловно, были, но мировой кризис внес свои коррективы. Мы выполним озвученный план, но, скорее всего, с некоторой отсрочкой.
— «РуссНефть» будет менять подход к работе с учетом кризиса? Может быть, сформирует подушку безопасности на случай подобного форс-мажора?
— Компания достаточно гибко и оперативно реагирует на любые внешние вызовы. Это уже четвертый кризис, который мы переживаем. Сегодня мы нормально себя чувствуем. Да, потрясло, встряхнуло, адреналин подскочил, и побежали дальше, как и все нефтяные компании России. Если серьезно, то, конечно, мы делаем выводы после каждого кризиса. Это касается и тех подушек безопасности, о которых вы сказали. Для нас это такие мероприятия, которые можно оперативно провести и благодаря им пережить негативный период.
— В разгар кризиса вам или акционерам «РуссНефти» предлагали продать компанию?
— Нет. С одной стороны, это бессмысленно — какой нормальный хозяин будет продавать, когда цены на нуле? С другой стороны, людям было не до этого. Вы просто не понимаете, насколько серьезной была ситуация в экономике, в российской нефтяной отрасли. Все было очень плохо, просто на грани... Если бы правительство не поддержало нефтяные компании, возможно, сегодня в России не было бы нефтяной отрасли. Создавали бы ее заново.
— Вы имеете в виду включение в список системообразующих предприятий?
— Да, этого оказалось достаточно.
— Были риски банкротства каких-то других нефтяных компаний? Например, мелких?
— Конечно, были. Но я бы не назвал их мелкими. Это такие крепкие середнячки. Все нефтяные компании в России серьезно пострадали весной.
— После роста цен на нефть, вызванного новым соглашением ОПЕК+ о резком сокращении добычи, они вновь стали падать. Что, на ваш взгляд, сейчас происходит на рынке и когда восстановятся цены?
— На цены влияет множество факторов: снижение активности населения и, соответственно, промышленности, логистических компаний и т.д. Все перестали ездить, летать. Торговая война между США и Китаем также приводит к замиранию промышленности. Наконец, в Мировом океане до сих пор плавает в танкерах слишком много остатков нефти, купленной по дешевым ценам.
Многие аналитики ждут возвращения докризисных цен уже этой осенью, но у нас более консервативный прогноз. Конечно, возможно, что к декабрю цены достигнут $50 за баррель. На устойчивое ценовое плато в $50–55 за баррель мы выйдем, наверное, в середине следующего года. Сегодня нефтяные компании бурят значительно меньше, так что предложение нефти будет уменьшаться. Кроме этого сейчас на финальной стадии тестирования по крайней мере десять разных вакцин, в том числе и российская, так что к этому времени, думаю, коронавирус должен окончательно схлынуть. И у экономики просто не будет других вариантов, кроме как пойти на новый виток роста. Я не исключаю в 2022–2023 годах и $80 за баррель.
— Сейчас вы видите оживление спроса в тех странах, которые более или менее победили эпидемию?
— Назвать это оживлением, наверное, сложно. Мы перешли от полного прекращения к частичному потреблению. То есть пациент скорее жив, чем мертв. И это уже хорошо.
— На ваш взгляд, нет ли необходимости ужесточать условия сделки ОПЕК+? Ведутся ли сейчас такие переговоры?
— О таких переговорах я не знаю. Что касается ужесточения сделки, не думаю, что это нужно делать. На рынке сформировался некий баланс: объем остатков существенно не растет. $40–45 за баррель — это хорошая цена и для нас, и для наших партнеров в Саудовской Аравии. Единственное, кого это не устраивает сегодня, — это производителей сланцевой нефти США.
— Но участники сделки смягчат ее условия с 1 января 2021 года, как планировалось?
— Надеюсь, что да, если снова какая-нибудь стая черных лебедей не налетит. Когда закончится 2020 год, все будет прекрасно. Сейчас главное — оптимизировать затраты и контролировать ситуацию.
— Насколько для вас тяжело исполнять сделку ОПЕК+? Некоторые эксперты и чиновники говорят, что из-за большого объема сокращений компании в России могут потерять какие-то скважины.
— Это возможно на некоторых месторождениях со сложными условиями разработки, например на участках с высоковязкой продукцией.
— В какие сроки вы сможете вернуть добычу к уровню, который был в компании до начала действия нового соглашения ОПЕК+ с 1 мая?
— Точно не сразу. Думаю, будем возвращаться к прежним объемам постепенно, это может занять около двух лет. С третьего квартала «РуссНефть» начала постепенно восстанавливать инвестиции и затраты, которые пришлось урезать во время кризиса на нефтяном рынке. Количество бригад капитального ремонта скважин вырастет в октябре с 35 до 54, это сопоставимо с докризисным уровнем. Восстановить объем инвестиций с учетом сделки ОПЕК+ компания сможет при возврате цен на нефть на докризисный уровень.
— Минфин сейчас пытается увеличить налоги для нефтяников, пересмотрев параметры нового налога на дополнительный доход (НДД). К каким последствиям для компании это может привести?
— Для нас эти изменения не являются каким-то существенным фактором, так как доля месторождений, работающих в НДД, не превышает 0,5% от нашей общей добычи. А в целом ужесточение налогов на нефтяную отрасль, безусловно, приведет к постепенному уменьшению поступлений налогов в бюджет, так как уровень налоговой нагрузки и сегодня чрезвычайно велик.
— А требуется ли дополнительная поддержка нефтяной отрасли со стороны правительства?
— Единственное, что нам нужно, — это стабильность в системе налогообложения. То есть в течение как минимум десяти лет не трогать отрасль. Не повышать, не изменять налоговую систему. Пусть все остается так, как есть.
— А какая сейчас позиция Минэнерго по этому вопросу?
— Аналогичная. Министерство вполне адекватно оценивает ситуацию в отрасли. Надо отдать им должное и сказать руководству Минэнерго огромное спасибо: они прекрасно понимают, какие у нас насущные проблемы, чем нужно помочь, а где какие-то излишки в наших пожеланиях.
— Минэнерго предложило поддержать нефтесервисы с помощью создания фонда незаконченных скважин. Почему эта идея забуксовала?
— В основе идеи хорошая отработанная схема, которая уже многие годы действует в США. Они бурят скважины, но до 30% фонда просто не вводят: не проводят там гидравлические разрывы пласта. А в кризис применили дешевые технологии и ввели скважины в эксплуатацию: эта система и помогла американцам не слишком сильно снизить добычу нефти, когда обрушились цены. Нам такая схема могла бы быть интересной, если бы правительство определило какой-то централизованный источник финансирования. Но, по сути, для создания фонда скважин нефтяникам предложили привлекать новые кредиты. Это противоречит нашему основному кредитному соглашению, поэтому для нас эта тема является не актуальной.
— Сейчас промышленность, чиновники и эксперты активно обсуждают трансграничный углеродный налог, который готовится ввести ЕС. По оценкам KPMG, нашей промышленности, в том числе нефтяной, налог может обойтись в миллиарды евро. Насколько это серьезный риск для «РуссНефти»?
— Мы добываем нефть — это сырье, которое имеет некие неизменные физико-химические свойства. Не очень понимаю, что мы можем сделать как недропользователи, для того чтобы Европе стало легче.
— Утилизировать попутный нефтяной газ, инвестировать в «зеленую» энергетику, сажать леса и т.д.
— У нас утилизация — 95%, весь газ мы монетизируем. Кроме этого мы восстанавливаем поголовье рыбы, занимаемся восстановлением леса, утилизируем все отходы — все в рамках российского законодательства.
Я понимаю, что в Европе хотят отказаться от двигателей внутреннего сгорания, перейти на электромобили, сократить вредные выбросы в атмосферу. Неплохая идея, амбициозная цель. Вопрос, насколько она реализуема и в какие сроки. Думаю, что вряд ли это произойдет в обозримом будущем.
