Леонид Федун в качестве зампреда комитета по климату РСПП дал интервью телеканалу РБК, в котором ответил на вопросы о первых результатах сделки ОПЕК+ по рекордному сокращению добычи нефти (начала действовать 1 мая 2020 года), рассказал о климатических ограничениях США, EC и других стран, а также о перспективах водородной энергетики и экспорте кислорода из России.

Про сделку ОПЕК+

«Не все так печально [на нефтяном рынке], как казалось в марте прошлого года. На мой взгляд, [участникам рынка] удалось пройти по грани, избежать катастрофы. Осколки, которые мы видели, когда американский сорт нефти WTI упал в отрицательную зону, — это было первое предупреждение за всю историю нефтяной промышленности о том, что рынок должен корректироваться. Если рынок не корректируется в условиях кризиса, то может быть чрезвычайно больно и печально для всех участников.

Слава богу, были приняты правильные решения, президент вовремя включился в эту ситуацию и дал поручение Министерству энергетики. Александр Новак срочно провел переговоры, и, как вы помните, все закончилось достаточно благополучно. Благодаря сделке, которая была заключена вместе с ОПЕК (ОПЕК+), Россия получила за неполный 2020 год более 2 трлн руб. [дополнительных доходов].

Но нефтяникам было очень тяжело признавать необходимость [в рамках сделки ОПЕК+] закрывать то, ради чего они живут, — скважины. Но жизнь поменялась. Из рынка продавцов, когда мы могли диктовать свою цену, мы вошли в рынок покупателей.

И нет никакой альтернативы регулированию рынка со стороны картелей. Сегодня в мире закрыто и остановлено около 13 млн барр. суточной добычи нефти, которая по щелчку может быть включена в течение одного—четырех месяцев. Сейчас почти 6 млн барр. выведено из оборота в рамках сделки ОПЕК+ и еще примерно столько же находится в других проектах, замороженных по политическим (например, в Иране, Венесуэле и Ливии) и экономическим (в Канаде и США) причинам.

Мы должны признать, что сделка ОПЕК+ — на длительную историческую перспективу. В условиях новых климатических реалий, может быть, она даже навсегда».

«Но, если посмотреть на историю, нефтяной рынок практически никогда не был свободным. Консорциум Arabian American Oil Company, который в первой половине XX века управлял месторождениями в Саудовской Аравии, сам определял цену. Она была около $2–3 за баррель и обеспечивала им хорошую прибыль и нормальную маржу на переработку. Эта цена не отпугивала покупателей нефти. С учетом инфляции сегодня $60 за баррель — это как раз $2 в то время, так что практически ничего не поменялось. После известной войны Судного дня в 1970-е годы регулирование рынка на себя взяли сама Саудовская Аравия и ее союзники. А теперь к регулированию наряду с Саудовской Аравией подключилась такая крупная держава, как Россия. На мой взгляд, это (участие Москвы в сделке ОПЕК+) — абсолютно правильное и взвешенное решение».

Про риск новых санкций

«Россия обеспечивает практически 10% мирового производства нефти, и заместить эту нефть невозможно без взрыва на рынке энергоносителей, поэтому я не думаю, что западные страны могут ввести ограничения на торговлю российской нефтью. Но, с другой стороны, существуют секторальные санкции, касающиеся разработки глубоководного шельфа и сланцевой нефти, которые привели к тому, что [новые] проекты в российской Арктике отложены на долгую перспективу. Кроме того, в мире нет спроса на дорогую нефть, и в ближайшие десятилетия он не появится. Естественно, эти санкции оказывают какое-то влияние, но Россия к ним в достаточной степени адаптируется.

Есть точка зрения, что пик добычи был в 2019 году. Но наш прогноз другой, мы считаем, что может наступить так называемый восстановительный суперцикл. Например, сейчас мы видим, как растут спрос и цены на цемент и металл. Нефть держится на очень комфортном уровне более $60 за баррель, поэтому происходит восстановление [экономик]».

Про климатические соглашения в ЕС и США

«В настоящий момент в США только один штат ввел климатические ограничения (Калифорния), но, скорее всего, эта инициатива будет распространяться по всей Америке и Европе. Мы видим три сценария развития [спроса на нефть]. Крайний сценарий «Трансформация» предполагает, что к 2050 году, когда должна завершиться реализация «зеленой» стратегии Евросоюза, потребление углеводородов будет находиться на уровне 40–50 млн барр. [в сутки] по сравнению со 100 млн барр. сейчас. Но даже при таком радикальном сценарии, в который никто не верит, нефть сохранит свое значение.

Более реалистичный сценарий предполагает, что к 2050 году потребление нефти упадет до 90–80 млн барр., то есть на 10–20% от сегодняшнего уровня, что не критично. При этом Россия останется крупным поставщиком углеводородов и энергии по всему миру. При любом климатическом сценарии 90–95% добычи страны сохраняется, поскольку ее себестоимость достаточно низкая. В первую очередь с рынка уйдут дорогостоящие проекты — глубоководные, а также связанные с тяжелой нефтью и сланцем.

Даже по расчетам Международного энергетического агентства, которое защищает интересы потребителей, а не производителей, при реализации самого радикального сценария до 2050 года сохранится примерно 50–60% добычи нефти от сегодняшнего уровня. В настоящее время в мире бегает 1,5 млрд автомобилей, из которых только 2 млн являются электрическими либо гибридами. К 2030 году их будет 2 млрд, из которых в самом радикальном сценарии — если все будут выпускать только электрические автомобили, что маловероятно, — их будет 200 млн, то есть 10% в лучшем случае.

К 2050 году, после того как большинство развитых стран, включая Китай, запретят или ограничат продажу двигателей внутреннего сгорания, в мире будет 2,5 млрд автомобилей, из которых примерно 1,5 млрд останутся с двигателями внутреннего сгорания. Не будет прорыва, пока не произойдут технологические улучшения электромобилей, которые принципиально все изменят, — для этого нужен совершенно другой аккумулятор.

В конце 1970-х годов, когда я был молодым человеком, я писал для некоторых органов тогдашнего Советского Союза обзоры, связанные с технологическими проблемами замены нефти. После эмбарго, которое ввели страны ОПЕК, нефть подорожала с $3 до $30 за баррель, это раздражало. Среди ориентиров, которые должны были полностью поменять энергетический ландшафт, были такие меры, как, например, токамак — это установка управляемого синтеза ядерного топлива, которой до сих пор нет. Атмосферный литиевый аккумулятор, о котором говорят на протяжении уже 50 лет, до сих пор не вышел за пределы лаборатории. Это аккумулятор, в котором не должно быть таких дорогих и крайне вредных веществ, как кобальт, литий и никель.

Сегодня достаточно большой проблемой является ресайклинг батарей, которые есть в смартфонах, фонарях и другой бытовой электротехнике. Сейчас потребляется около 300–400 тыс. т лития и кобальтных производств, к 2030 году их будет 2 млн т. Извлечение лития и кобальта из батарей стоит в пять раз дороже, чем их производство. А их захоронение близко по сложности к захоронению ядерных отходов, поскольку это щелочные металлы, которые очень токсичны.

Я общался с банкирами, которые сидят в Кремниевой долине, и был готов вложить собственные деньги в стартап, который бы занимался ресайклингом электрических батарей. Но они не нашли ни одного такого стартапа».

Про водородную энергетику

«Сегодня возобновляемая энергетика по стоимости уже приблизилась к проектам газовой генерации. Да, там существовали мощные субсидии и остаются определенные налоговые льготы. Но тем не менее новые проекты, где много ветра, уже сопоставимы по стоимости [c газовой генерацией]. Они не требуют больших операционных затрат — построил ветряк, и он будет кружиться и производить электрическую энергию 20 лет. Потом, конечно, придется его демонтировать, но это уже вопрос следующего поколения.

Вопрос упирается в мощность. Ночью этой электроэнергии так много, что, например, в Голландии производители доплачивают за то, чтобы у них принимали эту энергию. А днем, наоборот, ее не хватает. Для того чтобы возобновляемая энергетика могла начать в значительной степени замещать традиционную энергетику, связанную с ископаемыми видами топлива, опять-таки нужно придумать систему аккумуляции. Многие видят возможность создания такой системы в водороде.

В Европе существует идея, что ночью ветряки будут работать на море и через систему электролиза производить водород, который затем будет закачиваться в транспортную систему, постепенно замещая метан. Но даже самые оптимальные исследования показывают, что в метановую смесь невозможно добавлять больше 10% водорода. Водород — активный элемент, происходит выщелачивание металла, он приобретает хрупкость стекла, и поэтому нужны более дорогие трубы, совершенно другие двигатели, вентиляторы и так далее. То есть получается очень дорогостоящий проект.

Водород плюс воздух — это гремучая смесь и это достаточно опасные технологии, поэтому нужны очень сложные системы, которые должны будут предупреждать о риске утечки водорода. Дирижабль «Гинденбург» потерпел катастрофу [в 1937 году] как раз из-за того, что летел на водороде.

Проводились расчеты того, что если ввести водород в систему заправок через топливные чеки, то развертывание такой структуры потребует примерно около €1,5 трлн. Даже с растяжкой в 20 лет это колоссальная сумма. Поэтому процесс [перехода на водород], конечно, будет идти, но достаточно долго.

И какое место на этом рынке может занять Россия? Сейчас «Газпром» активно предлагает на экспорт свой голубой водород, который производится с улавливанием СО2. Но, на мой взгляд, Европа все-таки рассматривает водород именно как средство утилизации и накапливания собственной энергии своих ветряных систем. Вряд ли для них будет интересен импорт водорода».

Про углеродный налог

«Я участвовал в нескольких конференциях, посвященных трансграничному углеродному регулированию, в том числе в Страсбурге и Брюсселе. Когда мы разговариваем с ЕС, возникает вопрос: «зеленая» сделка, климатические инициативы — это про экологию или про бизнес? В этой сделке больше лоббизма возобновляемой энергетики либо борьбы за климат? На этот вопрос интересно ответил Билл Гейтс в своей книге How can we avoid a global climate catastrophe («Как нам избежать глобальной климатической катастрофы»). Складывается впечатление, что большая часть «зеленой» политики заключается в том, чтобы бороться с ископаемыми видами топлива под очень красивыми и правильными лозунгами сохранения экологии.

Да, действительно надо признать, что мы видим повышение глобальной температуры, которое может происходить в том числе под воздействием индустриальных факторов. Сегодня мы идем по треку +3,5 градуса Цельсия, несмотря даже на те уменьшения загрязнений, которые было во время пандемии. Повышение температуры может привести к глобальной катастрофе. В Западной Сибири, где мы все работаем, в вечной мерзлоте находятся миллиарды тонн растворенного метана. Если этот метан начнет освобождаться, может произойти цепная реакция и начнется уже неуправляемый разогрев атмосферы. Этот риск надо предупреждать.

Но если мы понимаем это, то должны в первую очередь предлагать меры по уменьшению содержания СО2 и других парниковых газов в атмосфере, а не по запрету производства нефти и газа. Как можно извлекать СО2? Надо уменьшать долю сжигаемых топлив. Это задача, которая поставлена в Парижском соглашении по климату.

Чего не стоит делать — это вводить в России свой углеродный налог, иначе мы будем платить дважды. Будем платить и в России (этот налог никак не будет коррелироваться с сокращением выбросов), и в Европе. Это убьет бизнес. Позиция РСПП заключается в том, что Россия должна обеспечить свободную и добровольную торговлю [экологическими] сертификатами. Условно говоря, какая-то компания производит нефть, сталь или цемент и строит карбоновые фермы либо покупает сертификаты у этих карбоновых ферм, которые говорят о том, что она поглотила 100 тыс. т СО2 из атмосферы. Тогда вместо того, чтобы платить трансграничный налог, российский экспортер сможет предъявить этот сертификат. Вместо того чтобы платить $50 или €50 за тонну в Европе, можно будет потратить €10–15 в России. На мой взгляд, это разумно, таким образом мы развиваем российскую экономику, а не спонсируем европейскую.

Сегодня европейский рынок — крупнейший для дизельного топлива из России и значительный рынок для металлургии, угля, цемента и так далее. Поэтому мы и озаботились тем, чтобы создать российскую торговую систему, которая будет торговать сертификатами, обеспечивать их эмиссию и регистрацию и самое главное — добиваться их верификации. Европа рассматривает трансграничное регулирование как фискальную, а не климатическую меру. Но она вынуждена будет признавать такие сертификаты, никуда она не денется. Надеюсь, что после послания президента процесс принятия соответствующих законов пойдет быстрее, чтобы к 2024–2025 годам Россия была способна закрывать часть проблем, связанных с углеродным регулированием, за счет внутреннего производства карбоновых единиц, которые будут завязаны на сокращение выбросов СО2. Чрезвычайно важно, чтобы мы были встроены в эту систему [углеродного регулирования] не на условиях конфронтации и при этом понимали свою выгоду».

Про роль российских лесов

«Билл Гейтс правильно говорит, что надо отрабатывать системы улавливания СО2 из атмосферы. Самый простой способ — сажать деревья. Несколько ученых, в том числе нобелевские лауреаты, сказали: посадите триллион деревьев в атмосфере, и она остынет. В Европе леса занимают только 19% территории. Крупнейший карбоновый резервуар в мире — Россия, на которую приходится более 20% всех лесов в мире. Несмотря на это, по оценкам западных экспертов, Россия выделяет 2 млрд т СО2 [в год], а поглощает лишь 300 млн т.

Я встречался с послом Финляндии, он мне показал материалы, согласно которым в Выборге 1 га леса поглощает 1 т CO2 в год, а через 10 км, на финской территории, — 10 т CO2. Давайте признаем: Финляндия лучше управляет лесами, они за ними ухаживают. У них леса — частные, для них это национальное богатство. Но не в десять же раз!

Просто изначально рекреационная или аккумулятивная способность российских лесов, оценка которой проводилась на деньги экспертной группы ООН по климату, занижена в разы. Россия сама пока не проводила ни аудит, ни оценку лесов, которая должна быть потом верифицирована международной организацией, например тем же комитетом ООН по лесу и обезлесиванию. По нашим грубым прикидкам, в России должно быть поглощение минимум 1 млрд т CO2 в год. Россия может очень легко поставить цель к 2050 году и даже раньше стать углеродно нейтральной, но для этого надо развивать наши лесные хозяйства.

В России вырубается и сжигается примерно 7–10 млн га леса каждый год, по закону мы обязаны их сажать и замещать. Если замещение будет проводиться правильными сортами и будет правильно учитываться, то условно за 20 лет мы можем обновить половину лесного хозяйства. Говорят, что нельзя рубить. Но это не так, лес надо рубить, потому что 50% лесного хозяйства в России — так называемые перестойные леса, которые стоят уже 100 лет. Они практически не растут. Дерево поглощает углерод, когда растет, а потом превращается в древесину. Когда оно стоит старое, не растет и осыпается, оно, наоборот, вырабатывает метан.

Нужна специальная государственная программа о постепенной замене деревьев, которые не чистятся, и использовании древесины, в том числе в жилищных строениях, вместо цемента. В этом случае через 20–30 лет Россия может стать донором, который будет поставлять кислород и убирать СО2 по всему миру. За это донорство Россия может получить деньги (например, от продажи квот), сопоставимые со стоимостью продажи газа за рубеж.

У каждой страны есть свои конкурентные преимущества. Европа не может развивать лесное хозяйство, поэтому они сделали акцент на возобновляемые источники. А зачем нам возобновляемые источники, когда у нас сегодня другие мощности не задействованы? У нас гигантский потенциал по малым рекам, где можно строить малые гидроэлектростанции, и, самое главное, гигантский потенциал по лесу».

Про карбоновые фермы

«Мы обсуждаем с Минфином теорию карбоновых ферм, которая предполагает, что предприниматель вкладывает деньги в разведение леса, а затем продает углеродные единицы и зарабатывает на этом деньги, это нормальный бизнес. В настоящий момент обсуждается соответствующий законопроект, но он пока не внесен в Государственную Думу. Сейчас должен выйти проект по углеродному эксперименту на Сахалине и в нескольких других регионах, в котором как раз рассматривается вопрос о торговле углеродными единицами, снижении карбонового следа и выпуске так называемых добровольных квот или офсетов по СО2. Это очень важная задача. Она поддерживается комитетом по климатической политике и углеродному регулированию РСПП, и мы исходим из того, что этим мы можем создать абсолютно новую экономику, которая реально направлена на снижение выбросов СО2 глобально.

Я очень активно лоббировал принятие этого закона. В целом среди российских предпринимателей есть понимание важности всего этого, поскольку это правильно с точки зрения развития и будущего планеты и наших детей и внуков, а также может быть прибыльно уже сейчас».